«КОММИВОЯЖЕР»: АД – ВНУТРИ ОБЫВАТЕЛЯ
Среда, 01 Март 2017
Известный иранский артхаусный режиссер Асгар Фархади вновь выстрелил резонансным фильмом – умным, тонким и мрачным. В отличие от многих прекрасных иранских кинолент, показанных в лучшем случае разово в Доме Кино, фильм Фархади вышел в прокат и успешно демонстрировался во множестве кинотеатров нашей страны. Мы специально выждали достаточно времени, чтобы показы прошли, дабы не заниматься бесстыдным спойлерством, хотя я посмотрела фильм еще на первом в Москве пресс-показе, состоявшемся еще 19 января. И была впечатлена.
Об этом фильме написано много – критики постарались, и редко какое издание обошло премьеру вниманием, тем более что фильм только что получил «Оскар».
Пишут о модной в авторском кино манере режиссерской постановки и съемки – самой простой камерой, с закосом под документалистику и минимальным музыкальным сопровождением, без прописанных четко диалогов: зная, что происходит в каждой конкретной сцене, актеры импровизируют, воспроизводя ситуацию своими словами (примерно в той же стилистике работает молодой российский режиссер Валерия Гай Германика, но у нее камера еще более трясущаяся).
Предсказуемо излагают нечто шаблонное о конфликте строгих мусульманских традиций с современностью в иранском обществе, хотя лично я там такового не увидела.
Традиционно поражаются тому, какой неожиданно цивилизованной предстает на экране Исламская республика Иран: люди там, оказывается, читают современную западную классику и играют в театре, причем мужчины и женщины репетируют спектакль вместе; у подростков в школе – гаджеты; далеко не все женщины укутаны в черную паранджу; женщины спокойно перемещаются по улице в одиночку и водят машину; актер – вполне уважаемая профессия; люди живут в просторных и красивых квартирах. Для тех, кто неоднократно бывал в Иране, в этом нет ничего нового и удивительного, однако можно себе представить, какой переворот в сознании от увиденного происходит у тех, кто воображал себе мрачное фундаменталистское государство, где люди задыхаются от запретов, а женщины страшно порабощены и унижены.
Искушенному зрителю бросается в глаза другое: показывая все это, режиссер уж слишком фиксируется на патологической неустроенности иранской жизни. Да, такое и правда есть: будучи погруженными в философию, поэзию, искусство, созерцание, эстетику, многие иранцы и правда не замечают каких-то практических недоработок в организации быта. Отсюда – искрящие розетки, гаснущий свет, раздолбанные машины, мыканья по съемным квартирам из-за того, что своя, светлая, большая и красивая, пришла в негодное состояние то ли из-за подземных толчков (Тегеран – сейсмически опасная зона), то ли из-за строительных работ по соседству.
Что и говорить, такое и правда есть, и каждый побывавший в Иране сталкивался с этими не функционирующими розетками, сломанными часами и кондиционерами, починить которые руки порой не доходят годами, узкими лестницами, по которым невозможно протащить большую кровать, в то время как лифт не предусмотрен. Венчает это, конечно, легендарная иранская непунктуальность: в Иране можно смело прибавлять к назначенному времени полтора часа, причем это часто касается даже внутренних перелетов – редкий рейс не задерживается. Кто-то из иностранцев начинает раздувать из этого нешуточную драму, иранцы же привыкли относиться к этому легко.
Однако впечатление такое, что в фильме Фархади эта особенность менталитета чересчур утрирована. Во всяком случае, в кадр то и дело попадают ободранные стены серых зданий, кошки, рыщущие по помойкам, и все те же хрестоматийные искрящие розетки, а вот великолепный ландшафтный дизайн, который иранцы очень любят и культивируют, и повсеместную чистоту, когда улицы буквально вылизаны, камера режиссера почему-то не балует вниманием. Что объяснимо: чем больше серого и мрачного Ирана в кадре, тем больше наград могут дать на западных кинофестивалях. Кстати, то же правило безотказно работает в случае с Россией.
Однако же, учитывая, какой глубокий и сложный фильм снял режиссер, ему можно простить такие уловки. Ибо этот фильм не направлен против исламского строя в Иране и вообще никак не связан с политической тематикой; более того, безусловно привязанный к иранской специфике, в чем-то он универсален, и параллельная инсценировка пьесы американского драматурга Артура Миллера «Смерть коммивояжера» главными героями фильма – актерами любительского театра – служит намеком на это.
Данная инсценировка является любопытным контрапунктом к фильму: говоря вкратце, тот персонаж, которого главный герой по имени Эмад, учитель литературы и актер-любитель, играет на сцене, поразительным образом материализуется в его реальной жизни. И если на уроках литературы в школе он оправдывает поступки данного персонажа и призывает старшеклассников не судить его, рубя с плеча, то при столкновении с подобным заблудившимся по жизни маленьким человеком с его пороками и слабостями в реальной жизни в душе Эмада вспыхивают диаметрально противоположные чувства, и он безжалостно карает мерзавца – без интеллигентских сантиментов, длительных рефлексий и снисхождения.
Кто прав?
Не могу не отметить примечательнейший момент: если российские зрители (по опыту общения с посмотревшими фильм людьми) склонны более всего сочувствовать именно Эмаду и видеть положительного героя строго в нем, то режиссер его… осуждает! Это тем более удивительно, что в фильме Фархади профессиональнейшим образом этого отношения не демонстрирует, предоставляя зрителю возможность самому вынести моральные вердикты либо же воздержаться от оных.
В этом суть подхода Асгара Фархади: в многочисленных интервью он подчеркивает, что, на его взгляд, все люди сложные и примитивно и неосмотрительно делить их строго на «хороших» и «плохих», а потому режиссер принципиально не навязывает зрителю своей трактовки показанных на экране событий. Причем это касается не только этической составляющей, но и сюжета: режиссер также является приверженцем модной ныне возможности неодинаковой интерпретации увиденного. В качестве примера можно привести «Левиафан» Звягинцева: зрители до сих пор спорят, утопилась ли главная героиня сама или же ее убили, и если верно второе, то кто это сделал. Так вот, в фильме «Коммивояжер» как минимум три таких открытых вопроса, и у зрителя есть возможность самостоятельно реконструировать фабулу. Однако, как мне показалось, режиссерская интерпретация также существует, просто она очень завуалирована, и, если смотреть внимательно, фабулу можно расшифровать.
Разница среднестатистического российского и режиссерского восприятия действий Эмада отражает очень любопытные различия между русским и иранским менталитетом. Если для русского действия Эмада оправданны, а некоторые даже усматривают в них проявления нерешительности и мягкотелости («Да что он с этим негодяем столько минут церемонится – двинул бы по морде сразу!»), то режиссер усматривает в них «признаки ретроградной дикости и закоренелой патриархальности», поддерживая как раз жену Эмада, твердо решившую простить преступника, который, казалось бы, нанес ей тяжкую физическую и моральную травму, да что там – по иранским законам вообще подлежавшего смертной казни, если бы пострадавшие супруги сразу обратились в полицию. Для Асгара Фархади это несомненный знак, что «женщины великодушнее и милосерднее мужчин».
А вот для российского зрителя это знак совсем другого явления – а именно пресловутого иранского матриархата. Причем невозможно сказать, что это позитивное явление, и сюжет фильма служит тому подтверждением.
Женский диктат, бессмысленный и беспощадный
Весь фильм жена Эмада Рана, на вид такая хрупкая и утонченная, выкручивает герою руки своими безапелляционными и алогичными требованиями. С самого начала внимательный зритель разглядит, что командует в семье она и голос мужа мало что значит. Она решает, что делать с вещами прежней обитательницы съемной квартиры, – и плевать, что Эмад считает ее распоряжение не слишком этичным. Она категорически заявляет, что после произошедшего на нее нападения в полицию они заявлять не будут, – и Эмад подчиняется, хотя ему это представляется неправильным. Далее, она требует, чтобы он защитил ее и не оставлял одну, хотя она, не работая и отдавая себя лишь любимому занятию (театру), должна понимать, что он ходит на работу не блажи ради, а чтобы кормить ее, неповторимую. И несчастному мужчине приходится изобретать велосипед и ломать голову над тем, как наказать преступника в обход полиции, хотя в общем-то внятных рациональных объяснений этому, кроме нежелания искать легких путей, нет. И когда Эмад наконец находит способ жестко и виртуозно расквитаться с обидчиком, при этом мастерски не оставляя следов, жена же пафосно упрекает его… в отсутствии милосердия, да еще и грозит разводом в случае, если он претворит свою виртуозную месть в жизнь. Как будто он делал это не ради нее и будто не она заварила кашу, отказавшись идти в полицию и втянув его в это!
При всей серьезности и мрачности повествования Асгар Фархади добавляет в него вкрапления поистине отборного черного юмора. Нужно хорошо представлять себе иранское общество и степень доминирования в нем женщин (хотя фильм, надо отдать должное, дает об этом понятие), чтобы оценить эту мрачную шутку: худшим наказанием для насильника оказывается не обращение в полицию, а импровизированная очная ставка жертвы с пасторальным семейством подонка – квохчущей женой в чадре, благостной дочкой-невестой и ее женихом, который «дорогому папе как сын»: ну не семья, а просто картина маслом на тему семейных ценностей!
И вот тут уже заканчивается иранская специфика и начинается изложение некой страшной универсальной правды о добропорядочном внешне обывателе, внутри которого обнаруживаются такие залежи гнили, каким ужаснется иной уголовник со стажем, у которого, несмотря на все его неприглядные дела, все же есть свое специфические понятие о чести и о тех чертах, которые нельзя преступать. Примерно подобная беспощадная правда о потаенном дне «милых и добрых маленьких людей» содержится, к примеру, в фильмах мастера европейского кино Ларса фон Триера. И эта часть уже не про Иран – она про людей в целом, где бы они ни жили: в Нью-Йорке, Лондоне, Москве, Тегеране или Гонолулу.
Когда б вы знали, из какого сора…
Как вы представляете себе типичного мерзавца и насильника? Вероятно, в вашем воображении это сомнительного вида тип, нигде толком не работающий, балующийся наркотой, просыпающийся после обеда и выползающий из своей берлоги ближе к полуночи, когда улицы становятся полупустыми и зловещими и есть чем поживиться в темном переулке, если приставить к горлу дрожащей от ужаса жертвы острый нож. Или же это философствующий над трупами прирожденный убийца, какой-нибудь мамлеевский Федор Соннов, «грузный мужчина около сорока лет, со странным, уходящим внутрь, тупо-сосредоточенным лицом», у которого «выражение этого огромного, в извилинах и морщинах лица было зверско-отчужденное, погруженное в себя и тоже направленное на мир».
Ан нет! Видели бы вы этого благолепного дедулечку, который так трогательно рассказывал о свадьбе дочери и о том, как они с матерью все поглощены покупкой подарков, об исключительно нежных отеческих чувствах к зятю, о том, какой он честный труженик, весь в заботах и делах... А если присовокупить к этому причитания его жены о десятках лет совместной жизни и о слабом сердце благоверного, так можно вообще прослезиться! Этакий благообразный мещанин, коммивояжер, то есть торгаш, для которого главное, чтобы внешне все было комильфо, а все грязное оставалось в тайне.
Кто бы мог подумать, что дедуля шастает к проституткам, деятельность которых, к слову, в Иране строго вне закона, а потому они работают тайно, нелегально и на дому. Впрочем, тут-то дед еще пытается открутиться: мол, просто помогал одинокой женщине с ребенком, что тут такого? Благороднейшей, щедрейшей души человек! На минутку может показаться, что дама и правда не жрица любви, что она действительно просто знакомая, ну или хотя бы какая-нибудь тайная вторая жена, благо, что при виде официальной и законной супружницы проницательный человек сразу поймет, что интимная близость с ней была минимум лет пятнадцать назад, потому что она уже элементарно еле ходит. Но как тогда объяснить, что дед, словно профессиональной шлюхе, оставил обитательнице квартиры деньги на полке? Как оправдать то, что, увидев, что это совсем другая женщина, он не сдержал похоти и овладел ею? Неужели он не узнал свою давнюю знакомую, которой якобы от чистого сердца помогал? Эмад задает морально раздавленному деду эти вопросы. На что дедок, глядя исподлобья, как нашкодивший и припертый к стенке кот, выдавливает из себя: «Она стояла голая под душем. Соблазн был велик…»
Дед-насильник с выводком причитающих чад и домочадцев – это, конечно, крайняя степень падения. Но и некоторые другие персонажи немногим лучше. К примеру, горе-арендодатель, приятель Эмада по театру Бабак. Он, казалось бы, никого не убивал, не грабил, не насиловал, и вообще приличный культурный человек, в театре играет, книги читает хорошие. Тем не менее подставить вроде как друзей ради мелкого гешефтика для него в порядке вещей. Такие люди обыкновенно изворотливы и мелочно-трусливы. Соседи просекли, что он сдает квартиру тайной проститутке, и, более того, установили, что и он к ней похаживает? Ай-ай-ай, пахнет жареным – не дай Бог, нагрянет полиция, и тогда начнется такое! Несдобровать, явно несдобровать. Нет, дамочке нужно срочно указать на дверь – как бы чего не вышло. С другой стороны, профит бы тоже не потерять! Ага, на друзей проблемы с жильем внезапно свалились! О, вот где можно подзаработать. А когда из-за незнания, что съемная квартира представляет собой бывший бордель, происходит трагедия, – он тут ни при чем! Он ничего не знал! Как на известном демотиваторе про котика, строящего невинные глаза: «Дык я просто играл с хомячком… У меня и в мыслях не было… что вы… да как же это… горе-то какое».
Эмад в обрушившейся на его плечи ситуации подобен Грейс в «Догвилле». Это история о том, как человек с большой буквы, окруженный хороводом лицемеров, может сохранить и защитить свое достоинство. Это уравнение о порядочном человеке и толпе, из которого ради эксперимента вычеркнуто исламское государство, которое при желании могло бы легко решить проблему юридически. Но можно ли, отправив всех насильников на эшафот, всех шулеров в тюрьму и всыпав всем проституткам плетей, вытравить гниль изнутри? Установление в стране исламских законов – это только первый шаг. Чтобы они заработали, ментальность большинства людей должна также стать исламской. А это более кропотливая работа, чем учреждение исламской конституции и кодекса законов, и 38 лет – слишком малый срок, чтобы извести из людей то дурное, чему попустительствовали прежние режимы.
Так ли плох иранец, как нам его малюют?
Несмотря на вышеизложенное, фильм «Коммивояжер» не нужно воспринимать в качестве материала по очернению иранцев. Показанная гниль присуща обывателю в целом, вне зависимости от национальности и цвета кожи, и распространена на планете Земля в самых широких масштабах – от Калифорнии до Страны восходящего солнца. Меж тем Иман преображает человека любой национальности, делая его солью земли. А в Иране людей с искренним Иманом много. Именно такие люди делали Исламскую революцию под лозунгом «Ла илаха иллаЛлах». Именно они шли с голыми руками на саддамовские танки, восклицая: «Йа Хусейн!» Именно они сказали веское «нет» западному диктату, превратив Иран из страны открыто действующих легальных борделей, кабаков и американских баз в страну мечетей, университетов и театров. При этом вполне естественно, что, пока лучшие люди страны пребывают на фронтах, в молельных залах и в библиотеках, тайные ценители шахских времен продолжают воротить привычные для них делишки, только теперь тайно и трусливо озираясь по сторонам. И получая справедливое возмездие оттуда, откуда они и не ждали.
Только лишь один поворот сюжета «Коммивояжера» может многое рассказать о современном Иране: героиня оставила незапертой дверь в квартиру. Можете ли вы позволить себе такое даже в относительно благополучной Москве? Это значит, что Рана в своей стране на уровне подкорки ощущала себя в полной безопасности и представить себе не могла, что ей может что-то угрожать. Для ее мужа это также стало шоком. Они были убеждены, что живут среди хороших, чистых людей, в государстве, где ничего плохого не может случиться. И могу подтвердить – Иран действительно на редкость безопасная страна. В местах поклонения, близ крупных мечетей и мавзолеев можно гулять глубоко за полночь; женщине можно спокойно отправляться на такси ночью в другой город; люди в большинстве своем отзывчивы и очень вежливы, всегда готовы помочь. Это тот Иран, который знаю я, это тот мир, в котором привыкли жить герои. Но везде бывают свои исключения…
Как оказалось, представления Эмада и Раны о жизни были несколько наивными. И судя по тому, каким потрясением это для них стало в столь сознательным возрасте, ранее они с подобными гнилостными проявлениями человеческой натуры не сталкивались.
Ибо, по счастью, иранское общество вовсе не отравлено «коммивояжерами» всецело. Сама логика его политической и религиозной системы не дает процессу распространиться до такой степени, как во многих других обществах. Иран – это не только дедульки с сальными намерениями и верткие Бабаки, это еще и Эмад с Раной – с их интеллигентностью, начитанностью и глубокой порядочностью. И на каждого Бабака есть свой Эмад. И, в отличие от сальных дедков, ему бояться нечего. А потому он идет напролом широкой поступью.
Иран – это еще и ребята и девушки, штурмующие университеты, чтобы получить как можно лучшее образование, чтобы потом заниматься наукой, творчеством, призывом к Исламу. Это и молодежь, которой стрелялки в гаджетах и чаты в заблокированных в Иране мессенджерах еще не заменили книги. Это и сотни и тысячи совершающих коллективный намаз в огромных, чистейших мечетях. Это и вежливые радушные люди, которые не пройдут мимо корчащегося от боли человека со сломанной ногой. Это и юные парни, которые, вдохновленные примером Имама Хусейна (а) и Священной обороны, сонмами устремляются на сегодняшние поля сражений против псевдоисламских такфиристов в Сирии и Ираке.
Разумеется, в этом обществе есть и свои проблемы, причем весьма болезненные. Есть определенный процент лицемерных, неискренних людей, изображающих благочестие на публику, – они и показаны в фильме. Есть люди, тайно практикующие запрещенные Исламом вещи и привыкшие изворачиваться, чтобы достать вожделенный харам – алкоголь или наркотики. Есть и проблема примата местных культурных установок над нормами Ислама, которая, увы, свойственна абсолютному большинству мусульманских стран и обществ, а не только Ирану.
Стоит ли говорить об этих проблемах или не следует распространяться о них? Определенно стоит. Осознание проблемы – путь к ее решению. Вскрытие нарыва ведет к заживлению раны. А выкорчевывание «человеческого, чисто человеческого», коммивояжерского и обывательского – к торжеству исламского и героического. И не важно, что, возможно, у режиссера другие взгляды и ценности. Главное, что он на проблему талантливо указал, высветил ее. А человек с Иманом всегда сделает свои, соответствующие его убеждениям выводы.
Текст: Анастасия (Фатима) Ежова